Супруг для богини [= Увядание розы ] - Наталия Орбенина

– Говорите, не пили нынче? С вами рядом стоять, и то опьянеешь!

– Хорошо вам говорить, господа, а мне боязно! Прости господи, как тогда ее увидел, так со страху еще больше прикладываться стал. Барин-то наш тоже трезвенником не был. А все отчего? По моему разумению, он ее все время видел, она, наверное, к нему часто являлась, вот он и запивал свой страх-то! – прогудел Герасим и повернул ключ в замке.

– Постоянно являлась? – переспросил следователь, внимательно глядя на ключ. – Ну-ка, дай-ка!

Он взял у дворника ключ и несколько раз провернул его в замке. Потом, оставив дверь открытой, отошел к соседней двери и там повертел ключами, открыл еще одну, потом снова вернулся к комнате Горской.

– Давно не открывали эту дверь?

– Почитай, с ее смерти раза три, может, четыре, не знаю. При мне не открывали ни разу, в этом году уж точно!

Переступив порог, Сердюков и Сухневич остановились, осматриваясь. Со всех стен на них смотрела прекрасная Тамара. Маленькой девочкой, прелестной барышней, знаменитой актрисой, в разных ролях, в разных костюмах, в гриме и без него. Везде царил порядок, как будто хозяйка только что ушла. Шторы задернуты, на мебели чехлы. Следователь задумчиво постоял около одного из кресел, провел по сиденью рукой, несколько складок ткани разгладилось. Он прошелся, медленно открыл большой платяной шкаф. Там плотными рядами висели платья, блузы, юбки, громоздилось несколько шляпных коробок. Сердюков принялся медленно и внимательно передвигать вешалки, рассматривая каждую вещь. Дверца шкафа жалобно и недовольно заскрипела, а зеркало, вделанное в нее, отразило длинную сутулую фигуру мужчины, сосредоточенно углубившегося в святая святых женских тайн. Сухневичу, когда дело дошло до белья, панталон, лифов, корсетов, стало совсем неловко. Он кашлянул и принялся разглядывать портреты хозяйки. Бог ты мой, какая же красивая была женщина!

– А что, Герасим, не припомнишь ли ты, призрак в каком обличье явился? – Следователь вытянул зеленое платье и встряхнул его.

Роскошный шелк обрушился на пол. И даже теперь от платья шел тонкий, но явственно ощутимый аромат.

– Не пойму, о чем вы? – Герасим смущенно топтался на пороге комнаты.

– Когда ты увидел призрака, что было на нем надето? Саван? Или, может, вообще ничего?

– Как это ничего? Нежели можно-с! – Дворник с упреком покачал головой, мол, призрак хозяйки должен быть таким же добропорядочным, как и она сама. – Платье на ней было, помнится, я говорил вам, сударь!

– Правильно, говорил, только я хочу уточнить, какое платье, какого цвета?

Герасим засопел и уставился на темную ткань в руках полицейского.

– Сдается мне, что зеленого!

– Уж не это ли?

Дворник, снова перекрестившись, боязливо приблизился к наряду хозяйки. Платье как платье, хорошее, в дорогом магазине купленное, сразу видно.

– Не знаю, барин, не припомню, страшно было, обезумел я от страха-то!

– А про шляпу тоже не помнишь? – Сердюков начал потрошить содержимое шляпных коробок.

– Нет, барин, увольте, не знаю! – пятясь, взмолился Герасим.

Завершив осмотр, бросив последний взгляд на бесконечную череду портретов «царицы Тамары», незваные гости вышли в темный коридор. Герасим возился с ключом, в сумерках было не разобрать, который от этого замка. Как вдруг послышались легкие шаги, скрип, почудилось, словно кто-то пытается двигаться бесшумно, на цыпочках.

– А вот и наш призрак! – прошептал следователь и достал на всякий случай пистолет.

Ольга Николаевна несколько минут нерешительно переминалась, прежде чем наконец, набравшись духу, ступить в парадное и нажать кнопку электрического звонка. Открывшая дверь горничная воззрилась на гостью с недоумением. Ну да, в этот дом, пожалуй, женщины-то и не ходят! Извекову проводили в нарядную гостиную и попросили ждать. Ждать пришлось долго. И когда наконец хозяйка соизволила выйти, Ольга поняла, что Бархатова, узнав о визите будущей свекрови, оделась тщательней обыкновенного. Обе женщины смерили друг друга оценивающими взглядами, далекими от дружелюбия. Обе были почти одинакового возраста, Ольга чуть старше, обеим под тридцать. Обе юными девушками вышли замуж за мужчин много старше себя и стали мачехами. Какие похожие и какие разные судьбы! Ольга воплощала супружеские и семейные ценности, Матильда – вседозволенность и легкомыслие.

Извекова, внутренне трепеща, стояла, чуть опираясь рукой в перчатке на край овального стола, как будто боялась упасть. Невысокая, по-девичьи хрупкая, затянутая в платье сиреневого цвета, очень шедшее к ее светлым волосам и розовой коже. Матильда тоже постаралась придать себе эффектный вид, но от нее веяло жаром нерастраченной страсти, невыплеснутой злости, поэтому даже дома, в своих покоях, она явилась к гостье в густо-лиловом одеянии, что делало ее похожей на роковых злодеек в мелодраматических постановках. Оля, не лишенная чувства прекрасного, чуть улыбнулась. Несомненно, Матильда Карловна была из тех женщин, которые производят сокрушающее впечатление на мужчин, а особенно на тех, кто только ступил на путь познания мира чувств. Следом за хозяйкой выбежала маленькая злобная моська, которая при виде незнакомого лица и, ощущая враждебность посетительницы, задрожала, затявкала с тонким подвыванием, пытаясь напугать врага. Оля невольно попятилась, еще не хватало быть укушенной невоспитанной собакой! Моська обнюхала край ее платья и осталась сидеть поблизости, готовая в любой миг защищать хозяйку.

– Чем обязана? – сухо спросила Мати, жестом предложив гостье сесть. – Впрочем, я догадываюсь, что привело вас, госпожа Извекова, в мой дом.

Дамы уселись в кресла, собака прыгнула на колени к Бархатовой. Но на сей раз ей не позволили остаться. Пришлось расположиться у ног молодой женщины.

– Тем лучше, тем проще нам будет общаться, – Оля попыталась улыбнуться. – Матильда Карловна, я пришла к вам говорить о нашем сыне. Вениамин Александрович и я очень обеспокоены его решением связать себя узами брака с вами.

– Но вы не мать Кирилла! Вы не можете принимать за него решение! – заметила Бархатова.

От ее резкого тона моська подняла голову и заворчала.

– Да, я не мать, вернее, не родная мать! Но я имею полное право высказывать свое мнение, и я знаю, что Кира прислушивается к нему! Я много лет жизни отдала этим детям, они мне роднее родных, и никто не кинет в меня камень, сказав, что я не стала для них близким человеком! – с жаром воскликнула Ольга Николаевна.

– Полноте, – махнула рукой Бархатова, – никто не умаляет вашей роли в воспитании детей господина Извекова. Я о другом толкую. Если бы его родная мать была жива, я бы припала к ее стопам, моля о милости, о протянутой руке. И если бы эта рука была протянута, я осыпала бы ее благодарственными поцелуями, никогда не осквернив и не предав ее расположения! Но кто такая вы, Ольга Николаевна? Вы, кичащаяся своим подвигом жертвенности? Отчего я должна унижаться перед вами и просить вашего расположения и согласия на брак с вашим пасынком? Я знаю, вы гордитесь своей добропорядочностью, тем, что никогда не изменяли своему не столь добродетельному, как вы, супругу! Вы гордитесь тем, что ваша жизнь была брошена под ноги членов этой семьи! И что из того? Вы смотрите на меня с презрением, словно на падшую тварь, но в глубине души вы мне завидуете, завидуете моей свободе, моей независимости, морю обожания и поклонения, в котором я купаюсь. Вы тайно мечтаете хоть на мгновение побыть такой, как я, сбросив оковы своей мнимой добродетели!